Он был протяжным, как нить паука, громким, словно его умножили на миллион, во рту сразу стало кисло; я перестал дышать – но не для того, чтобы расслышать этот и без того слышимый сквозь стены запредельный вопль, а чтобы услышать то, что будет после… Что стало причиной этого крика, какая адская боль, какой неописуемый страх могли вызвать его? Мерзкие чудовища, обитающие во мраке сырых подвалов обезлюдившего города, я ожидал услышать их противное чавканье, хруст ломаемых костей. А вместо этого – тишина. Такая оглушительная после бесконечно-дикого вопля – словно голову вмиг отрезали, словно обрубили одним махом весь мир. Я открыл окно на проветривание, и влажная атмосфера ноябрьской улицы шорохом  сорванных листьев ворвалась в мое одинокое унылое жилище.

Нос жадно глотал свежий воздух, мне было приятно дышать им, но после первых минут беспечного наслаждения я начал навязчиво думать о смертоносных вирусах, которые могут содержаться в нем, и решил от греха подальше – захлопнуть пластмассовую раму, оградив себя от опасностей окружающего мира.

Когда я закрывал окно, мне показалось, что в противоположном конце комнаты, под журнальным столиком – между шкафом и диваном на котором я обычно спал, что-то щелкнуло. Негромко, но комната ставшая благодаря обмену воздухом одним целым с улицей пугала меня; ведь на этой улице было столько всего ужасного – пустые дома, покореженные машины, мертвые тела людей, животных и наконец – этот вопль… Кто там кричал? Я был уверен, что женщина, почти не сомневался, также как и в том, что она уже мертва; после таких криков не живут. Такое количество децибел само по себе на кровавые куски разрывает легкие. Естественным для меня желанием было побежать на помощь. Но побежать – чтобы там умереть? Лучше бояться на расстоянии.

Я лег под одеяло и попытался согреться. За герметичными окнами сохранялась успокоительно-вакуумная тишина. Вполне возможно, что опасность могла таиться прямо за стеклом, все мои надежды возлагались на чугунные решетки - бывшие хозяева квартиры подстраховались, справедливо полагая, что окна первого этажа не препятствие для незваных гостей.

Решетки спереди на фасаде, и бронированная дверь на парадную. Я был надежно огражден от города. Того города, который я когда-то так наивно и трогательно любил и которого уже не было.

Город моего детства и юности, таким, каким он стал сейчас – я не ожидал и не хотел его увидеть. Ведь города почти всегда переживают своих жителей и очень редко, когда люди переживают свои города. А мой город был безнадежно мертв. Уцелевшие люди, как насекомые ползали по его трупу, и в последнее время даже этого жалкого шевеления не наблюдалось мной. Остались только мы – я и мой друг Антон.

С Антоном мы виделись часто, так часто как видятся два человека, кроме которых в мире никого нет. Я думал: почему он, а не какая ни будь смазливая бабенка, готов поспорить о том же самом, только в отношении меня думал и он. Я знал, что он сексуально озабоченный, может быть не более озабоченный, чем я, но я предпочитал тему секса не затрагивать, а он постоянно делился своими слюно-венерическими  желаниями и вспоминал различные истории, которые я вынужден, был выслушивать по несколько раз.

Он жил в двух домах от меня. Перебрался ко мне поближе. В отличие от меня его новое жилье было намного лучше, чем то которым он обладал перед тем, как все это случилось.

Утром я зашел за ним, и мы пошли в Макдоналдс. Разумеется, там никого кроме нас не было, а в одном из больших окон обеденного зала отсутствовали стекла. И все же тут царил относительный порядок – мы часто бывали здесь и прибирались – это был наш второй, совместный дом. Антон чистил недавно собранные мидии и раскладывал их над огнем, он любил это делать и не обижался, что я ему не помогаю. Если б я заподозрил, что обижается – то, конечно, помог бы.

Сидя на кожаном диване можно было представить, что ты просто зашел в Макдоналдс и ждешь, когда твой друг принесет заказ. Перед тобой музыкальный аппарат, который никогда не работал, даже тогда, когда по проводам вовсю бегало электричество; слева фигурка клоуна в человеческий рост, на стенах фотографии музыкальных инструментов в простеньких рамах. А разбитое стекло – его разбили только что и не успели заменить. Главное не думать о заоконной улице.

Мы наложили табу на разговоры о конце света. Однажды мы поняли, что ничего нового в осмыслении нашей грустной действительности эти разговоры не дают – и мы только топчемся на месте, как бурчливые старики.

- Вчера вечером я слышал вопль – сообщил я и выжидательно посмотрел на Антона. Он перестал щелкать мидиями, и наступила тишина. Мне показалось – он был испуган; он то смотрел на меня, то отводил в сторону глаза.

- Ты слышал что-то? – спросил я.

Он не спешил отвечать. Мне показалось – он куда-то провалился, глаза у него были как у медиума во время сеанса.

- Что с тобой?

- Ничего – мотнул головой он и опустил глаза на стол. – Я только что вспомнил свой вчерашний сон.

Он медленно, словно рисуя фигуры, водил ножом по пластиковой доске для резки. Потом начал механически чистить мидии.

- Что тебе снилось?

- Женщина. Мне снилась женщина, она шла по улице, и я увязался за ней. У нее были кожаные до самых колен сапоги и ослепительно-белый плащ, со спины она выглядела очень сексуально, мне хотелось увидеть ее лицо. Она очень быстро, летя, передвигалась по переулкам, я бы не бегал за ней, если бы не проклятая мысль, что женщин тут не может быть; или я полуспал или осознание нашей реальности не отпускает меня даже во время самого глубокого сновидения. Я долгое время бежал не мог приблизиться, но когда мне это удалось, я схватил ее за белый рукав и… раздался безумно-дикий, пронзительно-объемный, оглушающий вопль-крик. И я проснулся. Был еще не очень поздний вечер, все часы показывали начало одиннадцатого.

- Это было то самое время…

- Значит, мне не приснилось. Я чуть с ума не сошел, таким он был громким.

- И ты ничего не сделал?

- А что я должен был сделать? Я не знал – на самом ли деле он звучал? Переться в это время на улицу, тем более услышав такой крик?

- Но ты ведь так мечтаешь о женщине, а тут выпал реальный шанс. Пришел бы к ней на помощь и стал героем.

Он со снисходительной насмешливостью посмотрел на меня.

- А ты, почему не пошел?

- Не знаю. Честно. Потом я жалел, что не пошел, но в тот момент я пошевелится не мог. Даже не страх – скорее какая-то старческая апатия, дождливо-осенняя лень, если ты понимаешь…

- А я бы не пошел в любом случае – сказал Антон. – Может быть мне преувеличилось во сне, но это был предсмертный вопль, я даже не знаю какая боль могла быть при этом испытана, какой орган поврежден, и есть ли у человека что-то подобное.

- Меня больше интересует не то, какая была боль, и кто кричал, а то, что вызвало этот вопль. Ночная жертва скорей всего мертва, а эта тварь где-то бродит и может нам угрожать.

Мы ели жареные мидии и больше не говорили в тот день о крике, хотя и не объявляли на эту тему табу. Лишь к вечеру, когда расстались возле моей парадной, Антон сказал, что надеется больше не услышать ничего похожего на тот ночной вопль.

Я отнесся к его словам с долей иронии, а на следующий день, у него в гостях, сказал, что снова его слышал.

- Где? – быстро спросил он и услышал ответ, которого не ожидал.

- У меня дома.

Его лицо при этом немногословном ответе выражало полное недоумение, которое я впрочем, ожидал.

- Она была у тебя? Ну, как?.. Как такое может быть? Что за срань ты мне тут городишь? – неожиданно взорвался он.

- Он теперь живет у меня.

- Ты сказал он?.. Он! Так это не женщина, а мужчина? Вполне возможно; – он большим пальцем задумчиво почесал нос, -  ведь мы даже готовы были поверить, что то не человек кричал.

Антон нахмурил лоб, то ли он соображал, как это я могу жить с мужчиной, то ли думал, что я его разыгрываю.

- Кто это? Ты узнал, откуда он появился и из-за чего так орал тогда ночью?

- Антон, я сказал он,  не имея в виду человека. Это не человек, не живое существо. Это вопль.

Я рассказал ему о том, как снова услышал этот вопль. У себя на кухне.

- Сегодня утром я порезался, когда чистил картофель. Мою боль продублировал крик. Но то не я кричал; я лишь вскрикнул. Настоящий, точнее – более сильный крик прозвучал из угла кухни, где кроме швабры и ведра с водой ничего не было.

Я думал - мне это показалось. Кровь текла из пальца, и я через боль ощущал реальность. Но как такое могло быть? Я был зол на себя, так как считал себя виноватым в этой галлюцинации; хотя организм свой до этого состояния никоим образом не доводил - я не злоупотребляю ни спиртным, ни наркотою.

Откуда мог взяться этот крик, эхо которого продолжало звучать в моем сознании?..

В своем безумном гневе я замахнулся ножом на  левую ладонь и уже готов был опустить его на руку, как услышал…

Меня вновь как громом поразил крик. И я остановился.

Этот крик не был тем услышанным ночью воплем, он был заметно слабее. Я ничего не понимал, но чувствовал, что если ударю себя по руке, его сила от моей реальной боли многократно возрастет; он будет греметь даже сильнее, чем той ночью; я оглохну от этого вопля.

- Этого не может быть, - сказал он, выслушав меня.

Антон не поверил мне. Когда мы расставались, я даже думал, что он обиделся. Следующий день объединил нас. Во второй половине дня он постучал в мое окно. Меня от неожиданности передернуло. С потолка раздался испуганный крик, не очень громкий, но мне хватило и его; мурашки на моей коже стали острыми как иголки и чуть не порвали рубашку с майкой.

Антон, конечно, подумал, что это я кричал. Его неверие раздражало меня, но мне не хотелось тратить время на доказывание того, что вопль существует. Наступит еще время – думал я.

Антон хотел мне что-то показать. Мы шли очень быстро, почти бежали.

- Как в моем сне – взволнованно говорил он, вспоминая приснившуюся погоню.

Мы шли по хорошо знакомому мне переулку. Три года подряд я ходил через него к моей девушке, провожал ее поздней ночью. Фонари тут никогда не горели и я пробираясь в кромешной тьме перешагивал бордюры и люки так словно у меня имелся третий глаз. Сейчас этот переулок был завален сгнившей листвой, черными ветками, всевозможными предметами быта, которые выбрасывали из окон многоэтажек мародеры. Попадались трупы животных и людей, меня тошнило от этого места, странно.., хотя чего тут странного – тот переулок, который я любил, находился не здесь, он находился в далеком прошлом.

Антон привел меня к трупу. Вот значит, что он хотел мне показать… Тело пряталось под разорванной  коробкой от холодильника, из под нее торчали ноги в женских сапогах.

- Женщина из твоего сна? – тихо спросил я, остановившись рядом с ним.

- Не совсем, – после небольшой паузы ответил он и  покачал головой. – Белого плаща на ней нет, хотя если бы он был – я бы сошел с ума, уж слишком много совпадений.

- Мы уже давно имеем право сойти с ума. Как долго она здесь?

- Труп свежий. Я думаю, той ночью она нашла свою смерть.

- Ты ее накрыл? – спросил я и, услышав утвердительный ответ, попросил его снять картон.

- Тебе этого лучше не видеть. Не знаю, как я буду спать.

Я наклонился и осторожно, чтобы не коснутся противного трупа, отодвинул картон. Я даже не успел взглянуть на тело. Безумный, исполненный смертельного ужаса вопль, оглушил нас до боли нарастающим смерчем децибел. Он продолжал звучать когда я поднявшись смотрел на труп. Это было нечто ужасное. Или ужас исказил лицо мертвой женщины или по нему проехал каток… Действительно – я не мог этого понять, и вспоминая жуткую картину думал: ужас или каток… может быть кирпич или гантель… А если не кирпич и не гантель, а все таки ужас – то перед чем?..

Антон же был поражен прозвучавшим, рядом с нами, воплем. Его зрачки расширились, он поджался, словно в ожидании удара и мне казалось, что душа его покинула тело. Лицо мертвой женщины он уже видел ранее, и потому ничто ему не помешало, если можно так выразится – полностью ощутить невесть откуда прозвучавший в ноябрьском воздухе вопль.

- Ты слышал это? – тихо спросил он меня, оглядываясь по сторонам.

Я находился во власти увиденного, наверное, также, как он во власти услышанного. Глядя на труп, я представлял себе ее жуткую смерть и этот пронзающий пространство и время вопль. Похоже. То, что случилось с ее лицом – я бы тоже, наверное, так заорал. Мне казалось, что всю свою жизнь я забуду – прогулки в этом переулке, свидания, поцелуи и буду помнить только раздавленное ужасом лицо трупа и тошнотворно-приторный запах.

Кто совершил убийство? – мы решили, что это самый важный вопрос кровью вытекший из случившегося. Ведь от этого зависела наша безопасность.

Ясно, что мы не последние люди – выжившие в мире и даже в этом городе. Ведь мы не обследовали его по настоящему; наверняка кто-то прятался, как мы: тщательно задергивал шторы -  включая свет, осторожно выжидал за углами передвигаясь по улице. Я не исключал, что где-нибудь в Америке или Австралии жизнь и вовсе почти не изменилась, просто у нас в нашем богом забытом городе не было электричества, чтобы включить телевизор и увидеть: жизнь еще есть.

Ну и конечно второй вопрос – дикий, необъяснимый вопль. Антон в него поверил -  едва услышал. Вопль напоминал о себе чуть ли не каждый день при каждом намеке на испуг. Когда мне снился кошмар – я просыпался с воплем, когда обваливалась куча хлама из посуды и книг, или раскатисто звучала поздняя гроза. Мы знали, что он существует. Существует вместе с нами и в нас, каждый раз готовясь закричать.

Через несколько дней я сидел у  Антона дома. Он рассказывал о своих наблюдениях, однако ничего нового про убийство он так и не разузнал. В общении с ним я чувствовал какую-то отчужденность, которой раньше никогда не было. Уж не думал ли он, - мне это казалось моим собственным преувеличением, - что это я убийца? Мне становилось неприятно от одной мысли об этом, и обида на него разливалась по всему моему телу, -  ведь я ничего подобного в отношении его не допускал.

- Этот вопль… Он ходит за тобой… - сказал Антон.

Я чувствовал в его голосе обвинительные нотки, но оправдываться не хотел и не собирался.

- Он как домашнее животное. Я не могу по настоящему привыкнуть к нему, хотя, наверное, привык, – объяснял я ему. - Не знаю, каким надо зрением обладать, каким чувством, чтобы увидеть его. Мне кажется это что-то мохнато-мягкое, с жесткими кошачьими усами. Оно прячется по углам и спит на потолке, передвигаясь по нему восемью волосатыми лапами. Смесь паука и кошки; кошка-паук. Наверное, я должен приносить ему жертвы для задабривания, ставить на пол тарелочку с молоком, чтобы он не кричал.

Антон молча слушал. На трубах системы отопления негромко тикали механические часы. После конца света мой приятель смог осуществить казавшуюся несбыточной мечту – он стал коллекционером швейцарских часов. Они валялись по всей квартире, но больше всего привлекали к себе внимание роскошно-пестрые гирлянды на  холодных трубах системы отопления.

В этой квартире тиканье часов было привычным и единственно приемлемым звуком. Антон боялся, что я могу принести в нее крик.

Вопль преследовал меня, он ходил за мной как домашнее животное. Я вспоминал  щелчок в конце комнаты, когда открыл окно в ту ночь. Неужели?..

Утром мы пошли на море ловить рыбу и мидий. Когда я поскользнулся на поросшем водорослями камне – вопль напомнил о себе, и Антон, испугавшись, уронил на песок удочку.

В Макдоналдсе Антон жарил пойманную нами рыбу и мидий. Под серебристой вытяжкой потрескивали дрова, но этот костер рождал больше запаха, чем тепла. Я раскладывал на столе случайно выбранные карты из колоды таро - будущее мало интересовало меня: и я даже не смотрел на те карты, которые раскладывал. Только одна зацепила мой взгляд – падающая башня. Я долго смотрел на нее, но думал о вопле.

Вопль – что это такое?

- Как ты думаешь, - спросил я Антона, - если бы на карте таро решили изобразить вопль – какие образы они бы использовали? Иерихонская труба в виде гиперкомпрессора сдувающая стены и защитников. Отрезанная голова царя зверей – льва на фоне алой восьмиконечной звезды, вокруг которой разлит густой антрацитовый мрак. Вопль – нечто большее, чем звук. А этот вопль – он такой громкий, такой нереальный, что стал самодостаточным. Он отделился от тела и обрел плоть. Стал новой формой жизни. Человек приходит в этот мир с криком, и с криком человек умирает. Кто сказал, что душа – это призрак, живущий после смерти прежней незначительно отличимой бестелесной жизнью, душа это вспыхнувший фантом, отчаянный крик. От человека после смерти остается крик.

- Люди часто умирают с криком, но потом, после их смерти всегда тихо, а этот вопль, даже не знает своего происхождения, он живет собственной жизнью. Это аномалия, противоречащая законам физики. На каком-то уровне произошло колебание, позволившее этому воплю эволюционировать. Я не знаю его природы, скорей всего мы даже и предположить не можем – что это такое.

- Колебание звука… Я всегда думал, что звук не пропадает; он продолжает звучать, переходя на другие уровни, пока не встретит препятствие. Существуют какие-то барьеры, которые в тот раз не сработали. Не знаю, поправимо ли это. Возможно, звук живет за счет энергии, вряд ли он способен черпать ее самостоятельно.

Мы в наших спорах-разговорах так ни к чему в тот день и не пришли. И не могли  прийти.

Как ученые, познающие  природу времени – мы могли выдвигать самые умные теории, но они были даже не далекими от реальности, они были с ней несопоставимы.

С Антоном я стал реже видеться. Он избегал меня, а я никогда не любил навязываться. Меня это бесило, ведь я к нему хорошо относился.

Осень затянулась до декабря. Это была грязная осень, с дождями и туманом. Я ходил по улице в рыбацких сапогах выше колена, тяжеленным охотничьим дробовиком отбивался от диких собак.

Лишь крайняя нужда заставляла меня ловить рыбу. На холоде, между двух дремлющих удочек, я думал о том, что грязная, затянувшаяся осень все же лучше чем зима. Иначе бы мне было очень трудно рыбачить.

Иногда на противоположном пирсе я видел Антона. Он удил рыбу отдельно, чтобы по его словам не мешать мне.

После рыбалки – мы вместе возвращались домой, иногда вместе обедали в том же традиционном для нас месте. Но желаемое мной сближение между нами никак не наступало. По ночам я вспоминал своих бывших друзей, вслух произносил их имена, словно желал призвать к себе их души. Отправляясь к морю или в город, я представлял, что компанию мне составляет кто-то из них. Даже если тот человек никогда не рыбачил – мне было интересно, как бы он вел себя в этих условиях. Но горькие мои фантазии с зарождения были обречены фантазиями остаться. Со мной был только Антон и проклятый вопль.

Причем, учитывая надрыв в отношениях с Антоном – больше вопль.

Этот вопль… Может быть, мы зря связывали его с мертвой женщиной – причина могла быть не такой явной. Антон говорил, что некая часть моего сознания испытывая страх – могла вызывать колебания в пространстве – которые собственно и производили этот вопль.

Я думал, что вопль – это зверь невидимка. Трусливая тварь, со страхами человека – потому-то она и орала, когда страшно было нам.

Противоестественный вопль не становился обыденным, хотя мне пришлось к нему привыкнуть.

Но сосуществование с ним было разрывающе-мучительным, как яд во мне накапливались бешенство, страх, и я боялся и я знал, что однажды это закончится сумасшествием.

В тот день, когда я сошел с ума… Он кажется особенным и значительным, словно спятил последний человек на земле. Хотя, наверное, в сумасшедшем мире помешательство даже самого последнего человека – это логическое следствие.

Я зашел в гости к Антону, и с ходу вручил ему подарок, против которого он не мог устоять. Механические часы Blancpain.

Он поблагодарил меня и сразу их одел, заменив старые, что значило – подарок ему понравился.

Я предложил посмотреть кое-что интересное, это должно было пролить свет на мистическую загадку тревожившего нас вопля.

Мы сели в микроавтобус и поехали в порт, преодолевая на своем пути множество мелких и крупных препятствий. Довольно скоро экстремальная поездка закончилась. Мы прибыли на место.

Антон соскочил на землю и замер. Я приглушил машину и подошел к нему. Нашему взору предстала великая китайская стена грузовых контейнеров над которой летали белые чайки.

- И где в этом лабиринте мы найдем отгадку? – спросил меня Антон.

Я не ответил. Все силы я вложил в удар по его затылку. Когда-то много лет назад я подобное проделывал на тренировках, а в последние дни отрабатывал этот удар на ребре бронированной двери.

Удар был утяжелен куском свинца в моем кулаке. Антон потерял сознание и рухнул на землю. Я поднял его на крышу микроавтобуса и распял веревками.

Он стал моим пленником.

Все шло по моему дикому плану. Я подогнал машину к мятому борту сухогруза на верфи. Антон очнувшись задергал конечностями, но ничего поделать не мог. Он прикладывал свои силы то к правой руке, то к правой ноге – извиваясь при этом, как червяк. А я стоял на палубе сухогруза и смотрел на него.

Потом я отпустил лебедку. Огромный якорь, звеня цепью, полетел к земле. Я, конечно, сомневался в точности его приземления, но удача в этом мероприятии не изменяла мне.

Не трудно представить состояние человека, который видит летящий на него с высоты стальной якорь. Труднее вообразить его боль.

Я все рассчитал верно. Якорь упал сначала на его ноги, и он успел заорать. Потом стальное тело опрокинулось набок, припечатав распятого  Антона, вместе с которым проломило железную скорлупу крыши.

Я ждал женский вопль. По моим расчетам он должен был встретиться с предсмертным воплем Антона, после чего их встречные колебания, имевшие одинаковую природу в недоступном, непостижимом измерении должны были погасить друг друга и исчезнуть из этой проклятой реальности.

У меня закружилась голова и я, чтобы не упасть сел возле бортика на грязный сырой пол.

Машину смяло в лепешку. Антона, наверное, разорвало надвое. Его тело скрылось в салоне, только одна рука, деформированная, словно глина продолжала торчать привязанная к дверце водителя.

Подаренные мной часы еще шли. Я отцепил кожаный ремешок и одел их на себя. Было примерно полпятого. В это же время из машины раздался крик.

Больше я за временем не следил.

Я не мог поверить, что он еще жив. После такого удара… Ему должно было смять легкие.

А он стонал и не умирал.

Даже не стонал -  кричал!..

Я отпрянул от машины и побежал. Приехав сюда я знал, что обратно буду возвращаться пешком, но я надеялся, что это будет приятное возвращение домой. Теперь же я бежал, бежал как одержимый.

Напрасно я думал, что эта история, начавшаяся в дождливый ноябрьский день, закончится сегодня,  и я смогу о ней забыть. То была лишь прелюдия. К этому вечеру.

Я бегу по пустынным улицам моего города. Вопль Антона, прозвучавший на верфи, преследует меня. Он должен был смешаться с тем преследовавшим меня воплем, и он смешался – я слышал женский вопль: безумно-громкий, но приглушенный более сильным мужским. Они, смешавшись, должны были погасить друг друга – такова была придуманная нами теория, но она потерпела крах. Всего лишь версия, в которую я поверил, но вместо одного вопля получил два.

 Я прибегаю домой, но и здесь вопль Антона, вырвавшийся из его рта в момент мучительной и жестокой смерти,  находит меня – для него нет границ.

Он кричит. Потом она. Они словно пугаются, услышав друг друга, и поочередно вскрикивают то он, то она. И вопль их возрастает. Я закрываю уши, закрываю глаза, укрываюсь одеялом и после каждого нового крика представляю их невидимые тела. Они на стене, они на потолке – мохнатые кошки-пауки с множеством зеленых глаз и кривых щупалец. Они подползают ко мне, я отбрасываю в сторону одеяло и как пружина выпрыгиваю из постели, накинув пальто – вылетаю на улицу.

Я, бегу проламывая волосяной лед на зеленых лужах. Вопль Антона преследует меня как проклятие. Но проклят ли я? Ту женщину, вопль которой я слышал последние недели – я не убивал. Это не проклятие, и не карма. Это просто вопль. Дикий отчаянный, возрастающий крик.

Он растет как подошва гигантского ботинка над моей головой, и я чувствую, что он меня сейчас накроет. Я останавливаюсь – сил больше нет бежать. Ужас овладевает мной и я кричу, кричу так, что кровь льется из ушей и взорвавшийся ветер сносит два похожих на цепи алых ручейка. Мне чудится, что он несет эти похожие на цепи ручейки на километры, вытягивая из моих ушей всю кровь! Мне нестерпимо больно и нестерпимо страшно, и я кричу и крик мой сильнее жизни. Я хочу перестать кричать, но не могу. И в какой-то момент я понимаю, что я - это вопль! Кричащая душа выдохлась из моего рта. На земле я вижу скрюченное тело – голова в луже крови.

Объятый ужасом я кричу, не в силах выдержать скорбный вид своего тела. Мне вторят вопли умерших людей, и кажется, что земля от поднятых децибел разорвется на две части.

Ненадолго я успокаиваюсь, а потом происходит страшное!

Мое тело, валявшееся на грязном асфальте – встает! Пошатываясь, оно идет по улице, я кричу ему остановится, но все что у меня выходит это вопль.

Я кричу, а тело идет. Оно бежит, спотыкается, встает и снова бежит.

А я кричу, вопию и не могу остановиться.