Он был протяжным, как нить паука, громким, словно
его умножили на миллион, во рту сразу стало кисло; я перестал дышать –
но не для того, чтобы расслышать этот и без того слышимый сквозь стены
запредельный вопль, а чтобы услышать то, что будет после… Что стало
причиной этого крика, какая адская боль, какой неописуемый страх могли
вызвать его? Мерзкие чудовища, обитающие во мраке сырых подвалов
обезлюдившего города, я ожидал услышать их противное чавканье, хруст
ломаемых костей. А вместо этого – тишина. Такая оглушительная после
бесконечно-дикого вопля – словно голову вмиг отрезали, словно обрубили
одним махом весь мир. Я открыл окно на проветривание, и влажная
атмосфера ноябрьской улицы шорохом сорванных листьев ворвалась в мое
одинокое унылое жилище.
Нос жадно глотал свежий воздух, мне было приятно
дышать им, но после первых минут беспечного наслаждения я начал
навязчиво думать о смертоносных вирусах, которые могут содержаться в
нем, и решил от греха подальше – захлопнуть пластмассовую раму, оградив
себя от опасностей окружающего мира.
Когда я закрывал окно, мне показалось, что в
противоположном конце комнаты, под журнальным столиком – между шкафом и
диваном на котором я обычно спал, что-то щелкнуло. Негромко, но комната
ставшая благодаря обмену воздухом одним целым с улицей пугала меня; ведь
на этой улице было столько всего ужасного – пустые дома, покореженные
машины, мертвые тела людей, животных и наконец – этот вопль… Кто там
кричал? Я был уверен, что женщина, почти не сомневался, также как и в
том, что она уже мертва; после таких криков не живут. Такое количество
децибел само по себе на кровавые куски разрывает легкие. Естественным
для меня желанием было побежать на помощь. Но побежать – чтобы там
умереть? Лучше бояться на расстоянии.
Я лег под одеяло и попытался согреться. За
герметичными окнами сохранялась успокоительно-вакуумная тишина. Вполне
возможно, что опасность могла таиться прямо за стеклом, все мои надежды
возлагались на чугунные решетки - бывшие хозяева квартиры
подстраховались, справедливо полагая, что окна первого этажа не
препятствие для незваных гостей.
Решетки спереди на фасаде, и бронированная дверь
на парадную. Я был надежно огражден от города. Того города, который я
когда-то так наивно и трогательно любил и которого уже не было.
Город моего детства и юности, таким, каким он стал
сейчас – я не ожидал и не хотел его увидеть. Ведь города почти всегда
переживают своих жителей и очень редко, когда люди переживают свои
города. А мой город был безнадежно мертв. Уцелевшие люди, как насекомые
ползали по его трупу, и в последнее время даже этого жалкого шевеления
не наблюдалось мной. Остались только мы – я и мой друг Антон.
С Антоном мы виделись часто, так часто как видятся
два человека, кроме которых в мире никого нет. Я думал: почему он, а не
какая ни будь смазливая бабенка, готов поспорить о том же самом, только
в отношении меня думал и он. Я знал, что он сексуально озабоченный,
может быть не более озабоченный, чем я, но я предпочитал тему секса не
затрагивать, а он постоянно делился своими слюно-венерическими
желаниями и вспоминал различные истории, которые я вынужден, был
выслушивать по несколько раз.
Он жил в двух домах от меня. Перебрался ко мне
поближе. В отличие от меня его новое жилье было намного лучше, чем то
которым он обладал перед тем, как все это случилось.
Утром я зашел за ним, и мы пошли в Макдоналдс.
Разумеется, там никого кроме нас не было, а в одном из больших окон
обеденного зала отсутствовали стекла. И все же тут царил относительный
порядок – мы часто бывали здесь и прибирались – это был наш второй,
совместный дом. Антон чистил недавно собранные мидии и раскладывал их
над огнем, он любил это делать и не обижался, что я ему не помогаю. Если
б я заподозрил, что обижается – то, конечно, помог бы.
Сидя на кожаном диване можно было представить, что
ты просто зашел в Макдоналдс и ждешь, когда твой друг принесет заказ.
Перед тобой музыкальный аппарат, который никогда не работал, даже тогда,
когда по проводам вовсю бегало электричество; слева фигурка клоуна в
человеческий рост, на стенах фотографии музыкальных инструментов в
простеньких рамах. А разбитое стекло – его разбили только что и не
успели заменить. Главное не думать о заоконной улице.
Мы наложили табу на разговоры о конце света.
Однажды мы поняли, что ничего нового в осмыслении нашей грустной
действительности эти разговоры не дают – и мы только топчемся на месте,
как бурчливые старики.
- Вчера вечером я слышал вопль – сообщил я и
выжидательно посмотрел на Антона. Он перестал щелкать мидиями, и
наступила тишина. Мне показалось – он был испуган; он то смотрел на
меня, то отводил в сторону глаза.
- Ты слышал что-то? – спросил я.
Он не спешил отвечать. Мне показалось – он куда-то
провалился, глаза у него были как у медиума во время сеанса.
- Что с тобой?
- Ничего – мотнул головой он и опустил глаза на
стол. – Я только что вспомнил свой вчерашний сон.
Он медленно, словно рисуя фигуры, водил ножом по
пластиковой доске для резки. Потом начал механически чистить мидии.
- Что тебе снилось?
- Женщина. Мне снилась женщина, она шла по улице,
и я увязался за ней. У нее были кожаные до самых колен сапоги и
ослепительно-белый плащ, со спины она выглядела очень сексуально, мне
хотелось увидеть ее лицо. Она очень быстро, летя, передвигалась по
переулкам, я бы не бегал за ней, если бы не проклятая мысль, что женщин
тут не может быть; или я полуспал или осознание нашей реальности не
отпускает меня даже во время самого глубокого сновидения. Я долгое время
бежал не мог приблизиться, но когда мне это удалось, я схватил ее за
белый рукав и… раздался безумно-дикий, пронзительно-объемный, оглушающий
вопль-крик. И я проснулся. Был еще не очень поздний вечер, все часы
показывали начало одиннадцатого.
- Это было то самое время…
- Значит, мне не приснилось. Я чуть с ума не
сошел, таким он был громким.
- И ты ничего не сделал?
- А что я должен был сделать? Я не знал – на самом
ли деле он звучал? Переться в это время на улицу, тем более услышав
такой крик?
- Но ты ведь так мечтаешь о женщине, а тут выпал
реальный шанс. Пришел бы к ней на помощь и стал героем.
Он со снисходительной насмешливостью посмотрел на
меня.
- А ты, почему не пошел?
- Не знаю. Честно. Потом я жалел, что не пошел, но
в тот момент я пошевелится не мог. Даже не страх – скорее какая-то
старческая апатия, дождливо-осенняя лень, если ты понимаешь…
- А я бы не пошел в любом случае – сказал Антон. –
Может быть мне преувеличилось во сне, но это был предсмертный вопль, я
даже не знаю какая боль могла быть при этом испытана, какой орган
поврежден, и есть ли у человека что-то подобное.
- Меня больше интересует не то, какая была боль, и
кто кричал, а то, что вызвало этот вопль. Ночная жертва скорей всего
мертва, а эта тварь где-то бродит и может нам угрожать.
Мы ели жареные мидии и больше не говорили в тот
день о крике, хотя и не объявляли на эту тему табу. Лишь к вечеру, когда
расстались возле моей парадной, Антон сказал, что надеется больше не
услышать ничего похожего на тот ночной вопль.
Я отнесся к его словам с долей иронии, а на
следующий день, у него в гостях, сказал, что снова его слышал.
- Где? – быстро спросил он и услышал ответ,
которого не ожидал.
- У меня дома.
Его лицо при этом немногословном ответе выражало
полное недоумение, которое я впрочем, ожидал.
- Она была у тебя? Ну, как?.. Как такое может
быть? Что за срань ты мне тут городишь? – неожиданно взорвался он.
- Он теперь живет у меня.
- Ты сказал он?.. Он! Так это не женщина, а
мужчина? Вполне возможно; – он большим пальцем задумчиво почесал нос, -
ведь мы даже готовы были поверить, что то не человек кричал.
Антон нахмурил лоб, то ли он соображал, как это я
могу жить с мужчиной, то ли думал, что я его разыгрываю.
- Кто это? Ты узнал, откуда он появился и из-за
чего так орал тогда ночью?
- Антон, я сказал он, не имея в виду человека.
Это не человек, не живое существо. Это вопль.
Я рассказал ему о том, как снова услышал этот
вопль. У себя на кухне.
- Сегодня утром я порезался, когда чистил
картофель. Мою боль продублировал крик. Но то не я кричал; я лишь
вскрикнул. Настоящий, точнее – более сильный крик прозвучал из угла
кухни, где кроме швабры и ведра с водой ничего не было.
Я думал - мне это показалось. Кровь текла из
пальца, и я через боль ощущал реальность. Но как такое могло быть? Я был
зол на себя, так как считал себя виноватым в этой галлюцинации; хотя
организм свой до этого состояния никоим образом не доводил - я не
злоупотребляю ни спиртным, ни наркотою.
Откуда мог взяться этот крик, эхо которого
продолжало звучать в моем сознании?..
В своем безумном гневе я замахнулся ножом на
левую ладонь и уже готов был опустить его на руку, как услышал…
Меня вновь как громом поразил крик. И я
остановился.
Этот крик не был тем услышанным ночью воплем, он
был заметно слабее. Я ничего не понимал, но чувствовал, что если ударю
себя по руке, его сила от моей реальной боли многократно возрастет; он
будет греметь даже сильнее, чем той ночью; я оглохну от этого вопля.
- Этого не может быть, - сказал он, выслушав меня.
Антон не поверил мне. Когда мы расставались, я
даже думал, что он обиделся. Следующий день объединил нас. Во второй
половине дня он постучал в мое окно. Меня от неожиданности передернуло.
С потолка раздался испуганный крик, не очень громкий, но мне хватило и
его; мурашки на моей коже стали острыми как иголки и чуть не порвали
рубашку с майкой.
Антон, конечно, подумал, что это я кричал. Его
неверие раздражало меня, но мне не хотелось тратить время на доказывание
того, что вопль существует. Наступит еще время – думал я.
Антон хотел мне что-то показать. Мы шли очень
быстро, почти бежали.
- Как в моем сне – взволнованно говорил он,
вспоминая приснившуюся погоню.
Мы шли по хорошо знакомому мне переулку. Три года
подряд я ходил через него к моей девушке, провожал ее поздней ночью.
Фонари тут никогда не горели и я пробираясь в кромешной тьме перешагивал
бордюры и люки так словно у меня имелся третий глаз. Сейчас этот
переулок был завален сгнившей листвой, черными ветками, всевозможными
предметами быта, которые выбрасывали из окон многоэтажек мародеры.
Попадались трупы животных и людей, меня тошнило от этого места,
странно.., хотя чего тут странного – тот переулок, который я любил,
находился не здесь, он находился в далеком прошлом.
Антон привел меня к трупу. Вот значит, что он
хотел мне показать… Тело пряталось под разорванной коробкой от
холодильника, из под нее торчали ноги в женских сапогах.
- Женщина из твоего сна? – тихо спросил я,
остановившись рядом с ним.
- Не совсем, – после небольшой паузы ответил он и
покачал головой. – Белого плаща на ней нет, хотя если бы он был – я бы
сошел с ума, уж слишком много совпадений.
- Мы уже давно имеем право сойти с ума. Как долго
она здесь?
- Труп свежий. Я думаю, той ночью она нашла свою
смерть.
- Ты ее накрыл? – спросил я и, услышав
утвердительный ответ, попросил его снять картон.
- Тебе этого лучше не видеть. Не знаю, как я буду
спать.
Я наклонился и осторожно, чтобы не коснутся
противного трупа, отодвинул картон. Я даже не успел взглянуть на тело.
Безумный, исполненный смертельного ужаса вопль, оглушил нас до боли
нарастающим смерчем децибел. Он продолжал звучать когда я поднявшись
смотрел на труп. Это было нечто ужасное. Или ужас исказил лицо мертвой
женщины или по нему проехал каток… Действительно – я не мог этого
понять, и вспоминая жуткую картину думал: ужас или каток… может быть
кирпич или гантель… А если не кирпич и не гантель, а все таки ужас – то
перед чем?..
Антон же был поражен прозвучавшим, рядом с нами,
воплем. Его зрачки расширились, он поджался, словно в ожидании удара и
мне казалось, что душа его покинула тело. Лицо мертвой женщины он уже
видел ранее, и потому ничто ему не помешало, если можно так выразится –
полностью ощутить невесть откуда прозвучавший в ноябрьском воздухе
вопль.
- Ты слышал это? – тихо спросил он меня,
оглядываясь по сторонам.
Я находился во власти увиденного, наверное, также,
как он во власти услышанного. Глядя на труп, я представлял себе ее
жуткую смерть и этот пронзающий пространство и время вопль. Похоже. То,
что случилось с ее лицом – я бы тоже, наверное, так заорал. Мне
казалось, что всю свою жизнь я забуду – прогулки в этом переулке,
свидания, поцелуи и буду помнить только раздавленное ужасом лицо трупа и
тошнотворно-приторный запах.
Кто совершил убийство? – мы решили, что это самый
важный вопрос кровью вытекший из случившегося. Ведь от этого зависела
наша безопасность.
Ясно, что мы не последние люди – выжившие в мире и
даже в этом городе. Ведь мы не обследовали его по настоящему; наверняка
кто-то прятался, как мы: тщательно задергивал шторы - включая свет,
осторожно выжидал за углами передвигаясь по улице. Я не исключал, что
где-нибудь в Америке или Австралии жизнь и вовсе почти не изменилась,
просто у нас в нашем богом забытом городе не было электричества, чтобы
включить телевизор и увидеть: жизнь еще есть.
Ну и конечно второй вопрос – дикий, необъяснимый
вопль. Антон в него поверил - едва услышал. Вопль напоминал о себе чуть
ли не каждый день при каждом намеке на испуг. Когда мне снился кошмар –
я просыпался с воплем, когда обваливалась куча хлама из посуды и книг,
или раскатисто звучала поздняя гроза. Мы знали, что он существует.
Существует вместе с нами и в нас, каждый раз готовясь закричать.
Через несколько дней я сидел у Антона дома. Он
рассказывал о своих наблюдениях, однако ничего нового про убийство он
так и не разузнал. В общении с ним я чувствовал какую-то отчужденность,
которой раньше никогда не было. Уж не думал ли он, - мне это казалось
моим собственным преувеличением, - что это я убийца? Мне становилось
неприятно от одной мысли об этом, и обида на него разливалась по всему
моему телу, - ведь я ничего подобного в отношении его не допускал.
- Этот вопль… Он ходит за тобой… - сказал Антон.
Я чувствовал в его голосе обвинительные нотки, но
оправдываться не хотел и не собирался.
- Он как домашнее животное. Я не могу по
настоящему привыкнуть к нему, хотя, наверное, привык, – объяснял я ему.
- Не знаю, каким надо зрением обладать, каким чувством, чтобы увидеть
его. Мне кажется это что-то мохнато-мягкое, с жесткими кошачьими усами.
Оно прячется по углам и спит на потолке, передвигаясь по нему восемью
волосатыми лапами. Смесь паука и кошки; кошка-паук. Наверное, я должен
приносить ему жертвы для задабривания, ставить на пол тарелочку с
молоком, чтобы он не кричал.
Антон молча слушал. На трубах системы отопления
негромко тикали механические часы. После конца света мой приятель смог
осуществить казавшуюся несбыточной мечту – он стал коллекционером
швейцарских часов. Они валялись по всей квартире, но больше всего
привлекали к себе внимание роскошно-пестрые гирлянды на холодных трубах
системы отопления.
В этой квартире тиканье часов было привычным и
единственно приемлемым звуком. Антон боялся, что я могу принести в нее
крик.
Вопль преследовал меня, он ходил за мной как
домашнее животное. Я вспоминал щелчок в конце комнаты, когда открыл
окно в ту ночь. Неужели?..
Утром мы пошли на море ловить рыбу и мидий. Когда
я поскользнулся на поросшем водорослями камне – вопль напомнил о себе, и
Антон, испугавшись, уронил на песок удочку.
В Макдоналдсе Антон жарил пойманную нами рыбу и
мидий. Под серебристой вытяжкой потрескивали дрова, но этот костер
рождал больше запаха, чем тепла. Я раскладывал на столе случайно
выбранные карты из колоды таро - будущее мало интересовало меня: и я
даже не смотрел на те карты, которые раскладывал. Только одна зацепила
мой взгляд – падающая башня. Я долго смотрел на нее, но думал о вопле.
Вопль – что это такое?
- Как ты думаешь, - спросил я Антона, - если бы на
карте таро решили изобразить вопль – какие образы они бы использовали?
Иерихонская труба в виде гиперкомпрессора сдувающая стены и защитников.
Отрезанная голова царя зверей – льва на фоне алой восьмиконечной звезды,
вокруг которой разлит густой антрацитовый мрак. Вопль – нечто большее,
чем звук. А этот вопль – он такой громкий, такой нереальный, что стал
самодостаточным. Он отделился от тела и обрел плоть. Стал новой формой
жизни. Человек приходит в этот мир с криком, и с криком человек умирает.
Кто сказал, что душа – это призрак, живущий после смерти прежней
незначительно отличимой бестелесной жизнью, душа это вспыхнувший фантом,
отчаянный крик. От человека после смерти остается крик.
- Люди часто умирают с криком, но потом, после их
смерти всегда тихо, а этот вопль, даже не знает своего происхождения, он
живет собственной жизнью. Это аномалия, противоречащая законам физики.
На каком-то уровне произошло колебание, позволившее этому воплю
эволюционировать. Я не знаю его природы, скорей всего мы даже и
предположить не можем – что это такое.
- Колебание звука… Я всегда думал, что звук не
пропадает; он продолжает звучать, переходя на другие уровни, пока не
встретит препятствие. Существуют какие-то барьеры, которые в тот раз не
сработали. Не знаю, поправимо ли это. Возможно, звук живет за счет
энергии, вряд ли он способен черпать ее самостоятельно.
Мы в наших спорах-разговорах так ни к чему в тот
день и не пришли. И не могли прийти.
Как ученые, познающие природу времени – мы могли
выдвигать самые умные теории, но они были даже не далекими от
реальности, они были с ней несопоставимы.
С Антоном я стал реже видеться. Он избегал меня, а
я никогда не любил навязываться. Меня это бесило, ведь я к нему хорошо
относился.
Осень затянулась до декабря. Это была грязная
осень, с дождями и туманом. Я ходил по улице в рыбацких сапогах выше
колена, тяжеленным охотничьим дробовиком отбивался от диких собак.
Лишь крайняя нужда заставляла меня ловить рыбу. На
холоде, между двух дремлющих удочек, я думал о том, что грязная,
затянувшаяся осень все же лучше чем зима. Иначе бы мне было очень трудно
рыбачить.
Иногда на противоположном пирсе я видел Антона. Он
удил рыбу отдельно, чтобы по его словам не мешать мне.
После рыбалки – мы вместе возвращались домой,
иногда вместе обедали в том же традиционном для нас месте. Но желаемое
мной сближение между нами никак не наступало. По ночам я вспоминал своих
бывших друзей, вслух произносил их имена, словно желал призвать к себе
их души. Отправляясь к морю или в город, я представлял, что компанию мне
составляет кто-то из них. Даже если тот человек никогда не рыбачил – мне
было интересно, как бы он вел себя в этих условиях. Но горькие мои
фантазии с зарождения были обречены фантазиями остаться. Со мной был
только Антон и проклятый вопль.
Причем, учитывая надрыв в отношениях с Антоном –
больше вопль.
Этот вопль… Может быть, мы зря связывали его с
мертвой женщиной – причина могла быть не такой явной. Антон говорил, что
некая часть моего сознания испытывая страх – могла вызывать колебания в
пространстве – которые собственно и производили этот вопль.
Я думал, что вопль – это зверь невидимка.
Трусливая тварь, со страхами человека – потому-то она и орала, когда
страшно было нам.
Противоестественный вопль не становился обыденным,
хотя мне пришлось к нему привыкнуть.
Но сосуществование с ним было
разрывающе-мучительным, как яд во мне накапливались бешенство, страх, и
я боялся и я знал, что однажды это закончится сумасшествием.
В тот день, когда я сошел с ума… Он кажется
особенным и значительным, словно спятил последний человек на земле.
Хотя, наверное, в сумасшедшем мире помешательство даже самого последнего
человека – это логическое следствие.
Я зашел в гости к Антону, и с ходу вручил ему
подарок, против которого он не мог устоять. Механические часы
Blancpain.
Он поблагодарил меня и сразу их одел, заменив
старые, что значило – подарок ему понравился.
Я предложил посмотреть кое-что интересное, это
должно было пролить свет на мистическую загадку тревожившего нас вопля.
Мы сели в микроавтобус и поехали в порт,
преодолевая на своем пути множество мелких и крупных препятствий.
Довольно скоро экстремальная поездка закончилась. Мы прибыли на место.
Антон соскочил на землю и замер. Я приглушил
машину и подошел к нему. Нашему взору предстала великая китайская стена
грузовых контейнеров над которой летали белые чайки.
- И где в этом лабиринте мы найдем отгадку? –
спросил меня Антон.
Я не ответил. Все силы я вложил в удар по его
затылку. Когда-то много лет назад я подобное проделывал на тренировках,
а в последние дни отрабатывал этот удар на ребре бронированной двери.
Удар был утяжелен куском свинца в моем кулаке.
Антон потерял сознание и рухнул на землю. Я поднял его на крышу
микроавтобуса и распял веревками.
Он стал моим пленником.
Все шло по моему дикому плану. Я подогнал машину к
мятому борту сухогруза на верфи. Антон очнувшись задергал конечностями,
но ничего поделать не мог. Он прикладывал свои силы то к правой руке, то
к правой ноге – извиваясь при этом, как червяк. А я стоял на палубе
сухогруза и смотрел на него.
Потом я отпустил лебедку. Огромный якорь, звеня
цепью, полетел к земле. Я, конечно, сомневался в точности его
приземления, но удача в этом мероприятии не изменяла мне.
Не трудно представить состояние человека, который
видит летящий на него с высоты стальной якорь. Труднее вообразить его
боль.
Я все рассчитал верно. Якорь упал сначала на его
ноги, и он успел заорать. Потом стальное тело опрокинулось набок,
припечатав распятого Антона, вместе с которым проломило железную
скорлупу крыши.
Я ждал женский вопль. По моим расчетам он должен
был встретиться с предсмертным воплем Антона, после чего их встречные
колебания, имевшие одинаковую природу в недоступном, непостижимом
измерении должны были погасить друг друга и исчезнуть из этой проклятой
реальности.
У меня закружилась голова и я, чтобы не упасть сел
возле бортика на грязный сырой пол.
Машину смяло в лепешку. Антона, наверное,
разорвало надвое. Его тело скрылось в салоне, только одна рука,
деформированная, словно глина продолжала торчать привязанная к дверце
водителя.
Подаренные мной часы еще шли. Я отцепил кожаный
ремешок и одел их на себя. Было примерно полпятого. В это же время из
машины раздался крик.
Больше я за временем не следил.
Я не мог поверить, что он еще жив. После такого
удара… Ему должно было смять легкие.
А он стонал и не умирал.
Даже не стонал - кричал!..
Я отпрянул от машины и побежал. Приехав сюда я
знал, что обратно буду возвращаться пешком, но я надеялся, что это будет
приятное возвращение домой. Теперь же я бежал, бежал как одержимый.
Напрасно я думал, что эта история, начавшаяся в
дождливый ноябрьский день, закончится сегодня, и я смогу о ней забыть.
То была лишь прелюдия. К этому вечеру.
Я бегу по пустынным улицам моего города. Вопль
Антона, прозвучавший на верфи, преследует меня. Он должен был смешаться
с тем преследовавшим меня воплем, и он смешался – я слышал женский
вопль: безумно-громкий, но приглушенный более сильным мужским. Они,
смешавшись, должны были погасить друг друга – такова была придуманная
нами теория, но она потерпела крах. Всего лишь версия, в которую я
поверил, но вместо одного вопля получил два.
Я прибегаю домой, но и здесь вопль Антона,
вырвавшийся из его рта в момент мучительной и жестокой смерти, находит
меня – для него нет границ.
Он кричит. Потом она. Они словно пугаются, услышав
друг друга, и поочередно вскрикивают то он, то она. И вопль их
возрастает. Я закрываю уши, закрываю глаза, укрываюсь одеялом и после
каждого нового крика представляю их невидимые тела. Они на стене, они на
потолке – мохнатые кошки-пауки с множеством зеленых глаз и кривых
щупалец. Они подползают ко мне, я отбрасываю в сторону одеяло и как
пружина выпрыгиваю из постели, накинув пальто – вылетаю на улицу.
Я, бегу проламывая волосяной лед на зеленых лужах.
Вопль Антона преследует меня как проклятие. Но проклят ли я? Ту женщину,
вопль которой я слышал последние недели – я не убивал. Это не проклятие,
и не карма. Это просто вопль. Дикий отчаянный, возрастающий крик.
Он растет как подошва гигантского ботинка над моей
головой, и я чувствую, что он меня сейчас накроет. Я останавливаюсь –
сил больше нет бежать. Ужас овладевает мной и я кричу, кричу так, что
кровь льется из ушей и взорвавшийся ветер сносит два похожих на цепи
алых ручейка. Мне чудится, что он несет эти похожие на цепи ручейки на
километры, вытягивая из моих ушей всю кровь! Мне нестерпимо больно и
нестерпимо страшно, и я кричу и крик мой сильнее жизни. Я хочу перестать
кричать, но не могу. И в какой-то момент я понимаю, что я - это вопль!
Кричащая душа выдохлась из моего рта. На земле я вижу скрюченное тело –
голова в луже крови.
Объятый ужасом я кричу, не в силах выдержать
скорбный вид своего тела. Мне вторят вопли умерших людей, и кажется, что
земля от поднятых децибел разорвется на две части.
Ненадолго я успокаиваюсь, а потом происходит
страшное!
Мое тело, валявшееся на грязном асфальте – встает!
Пошатываясь, оно идет по улице, я кричу ему остановится, но все что у
меня выходит это вопль.
Я кричу, а тело идет. Оно бежит, спотыкается,
встает и снова бежит.
А я кричу, вопию и не могу остановиться.
|